Почему треугольник Адский? Неизвестно. Кто его придумал? Неизвестно. У нас было не так много информации, когда в июле 2014-го года мы собрали небольшую экспедицию и отправились в самое пекло мистики. Откровенно говоря, мы и сейчас не знаем, зачем мы это сделали. Мы знали только одно: есть достаточно свидетельств — весьма сомнительного качества — о том, что в тех краях можно увидеть НЛО и другие странные явления. В Интернете распространен рассказ директора УФО-Центра «Полярная Звезда» Геннадия Корнеева о нескольких его встречах с необъяснимым, произошедших в этой местности. В 4 часа утра 15 марта 1990-го года Корнеев был на проспекте Труда (зачем?) и увидел в небе яркий оранжевый шар десяти метров в диаметре. Шар величественно летел над Корнеевым и миром на высоте 20 – 25 метров. Ровно через три года, 17 марта 1993-го, в 23:30 Корнеев вместе с рабочими смотрел в бинокль на полет яркого «чечевицеобразного объекта с красными мигающими огнями». Корнеев заверяет — в Адском треугольнике можно увидеть, как небо вдруг зарастает люминесцентным сиянием и через него пробиваются прожилки изумрудных узоров. Правда, отличить это дело от обычного здесь северного сияния достаточно сложно.
Аномальные зоны России — это безграничная вереница дивных названий и мест: Гора Мертвецов (на манси — "Холат-Сяхыл" на севере Урала, Долина Смерти в верховьях реки Вилюй, таинственный остров Зелёный в черте Ростова-на-Дону, Чертово кладбище в месте впадения реки Ковы в Ангару, Шайтан-Болото в Нижегородской области, Мясной бор, Равнина Погибели. Молва предупреждает: ничего хорошего не ждет путника в русской аномальной зоне — обломки летающих тарелок, скрытые вечной мерзлотой доисторические плотоядные существа, таинственная гибель на горных перевалах, хроноаномалии, языческие святилища, заблудшие души и потерявшиеся странники.
Никто не может быть во всем этом уверен, пока сам не проверишь. Мы собрали мини-экспедицию, первую экспедицию самиздата «Батенька, да вы трансформер», взяли полутораметровый флаг с лицом Теодора Глаголева, чтобы установить его в самом дивном месте аномалии, и в ночь на 4-ое июля выехали на Батенька-мобиле в сторону Архангельска и Белого моря. Без финишной прямой, без точки назначения, без какого-либо плана.
Все пошло не так. Морской ветер смешивается с запахом летней травы, но моря нет. Из дремучих трав растут остовы ржавых, забытых будто страшный сон машин. Окна вытащены, салоны вырваны, как гнилой зуб, фары выколоты. Тишина. Сараи и лачуги, по пояс уходящие в землю. Смерть. Где-то вдалеке, теряясь среди заводей и болот, по песку ползет баржа. На небе происходит форменное безумие и уже совсем непонятно, какой сейчас час. Закат был в 23:58, я уверен в этом, мы его видели. Но ночь не наступила, и в полночь закатная маджента превратилась в рассветное зарево. Уже ничего нельзя понять — 22 часа дороги, 1300 километров позади, север России, Архангельская область, аномальная зона, известная миру как «Адский Треугольник», вымершая и забытая людьми деревня Лапоминка. Рассвет в 2:48 утра, край света, все перевернулось, времени нет. Что сейчас? Где сейчас? Почему сейчас? Зачем сейчас?
Быть может, это и есть те самые плазмоиды, о которых нас пытались предупредить? Огромные темные кольца на небосклоне? Трехзвездные корабли, люминесцентное свечение неба с изумрудными узорами, которые здесь вроде как видели в 93-м году? Не ловят телефоны, навигатор заверяет, что на месте покосившейся избушки с доисторической вывеской «Магазин» плещет Белое море. Кажется, мы наконец-то добрались до того самого места, где уже никогда не загрузится картинка карт Google и все вокруг вот-вот превратится в сеточку на сером фоне: image not found, please never try again. Предел Земли, дорога уперлась в последнее место на всей планете, где ты рассчитывал себя застать.
Мы поехали в аномальную зону за откровением и мы не знали, как мы к нему близки.
Быть может, это и есть те самые плазмоиды, о которых нас пытались предупредить? Огромные темные кольца на небосклоне? Трехзвездные корабли, люминесцентное свечение неба с изумрудными узорами, которые здесь вроде как видели в 93-м году? Не ловят телефоны, навигатор заверяет, что на месте покосившейся избушки с доисторической вывеской «Магазин» плещет Белое море. Кажется, мы наконец-то добрались до того самого места, где уже никогда не загрузится картинка карт Google и все вокруг вот-вот превратится в сеточку на сером фоне: image not found, please never try again. Предел Земли, дорога уперлась в последнее место на всей планете, где ты рассчитывал себя застать.
Мы поехали в аномальную зону за откровением и мы не знали, как мы к нему близки.
Быстрое, невыносимое и странное
путешествие в аномальную зону на Севере России в поисках ответов через глухие и богом забытые места, вымершие деревни, высохшие моря и пластиковые пальмы — Канзапельды, Хаялы, Фехтальмы, Пертемы, Кялованы, Филявы, Ковкулы, Архангельск, Северодвинск, мыс Пильемский
Аномальная зона «Северодвинский Треугольник», или, как она больше известна, «Адский Треугольник», стабильно входит в жуткие списки вроде «100 аномальных зон (не считая России), которые нужно успеть посетить, прежде чем умрешь». Границы аномалии заданы тремя точками — космодром Плесецк, на котором с 73-го года погибло 65 человек, центр атомного кораблестроения Северодвинск и мыс Сухой Нос на Новой Земле, одна из трех площадок ядерного полигона, где в советское время испытывали самую мощную термоядерную бомбу на планете — Царь Бомбу.
У нас было с собой две пачки макарон, пять банок тушенки, три пачки печенья, две палатки, четыре охотничьих ножа, бутылка пряного рома, идиотский желтый дождевик, топор и губная гармошка, два страйкбольных пистолета и целая россыпь пуль, блок сигарет, три пачки гречки, газовая горелка, баллон изобутан-пропана, четыре спальных мешка и прибор ночного видения. Не то чтобы все это было категорически необходимо в поездке, но, если уж отправился в аномальную зону, будь готов к Зомби-апокалипсису.
Антон Ярош
Развивает веб-проекты в сфере медицины и фармацевтики, водитель Батенька-мобиля, основатель «Батенька, да вы трансформер»
Егор Мостовщиков
Специальный корреспондент Esquire, основатель «Батенька, да вы трансформер»
Вася Мостовщиков
Режиссер монтажа, сотрудник телекомпании «Мир», главный по видео на batenka.ru
Сергей Лесневский
Московский телевизионщик и продюсер, главный по выживанию и быту в экспедициях batenka.ru
Москва — Мытищи — Сергиев Посад — Ярославль. На повороте у Вологды за нами увязался загорелый как уголь дед на кряхтящей девятке и попросил показать ему, где здесь Архангельск. Дальше до городка Вельск, где три года сидел Платон Лебедев, и выше на север. На привале у села Бабино Лесневский разбил лагерь и на перегонки с назревающим штормом, приговаривая: «Тучка слева может пойти дождем, и тогда мы не пожрем», готовил гречку с тушенкой. Мы забыли соль, Ярош пытался выспаться на земле, пошел дождь, пришлось есть пресную кашу в машине. И дальше, дальше. Машина иногда становилась похожа на очередной уровень в фильме «Начало» — три уснувшие опрокинутые бесполезные головы и только Ярош бесстрашно вперился в дорогу. Путь все чаще шепчет нам полувнятные намеки, которые мы пропускаем мимо ушей. Сгоревшая и брошенная бензоколонка у трассы с нетронутым предохранителем от пожарной сигнализации. Потерянный населенный пункт Лоста в Вологодской области. Навигатор отказывается работать. Двойная радуга.
Ехать летом на север легко — день не заканчивается несколько месяцев, и с каждым километром ночь отступает все дальше. Шеговары, деревня Березники, в которой не осталось никого, кроме строителей, Усть-Ваенга, Хетово, Емецк, Брин-Наволок. Мы ворвались в Адский треугольник на закате, под музыку из Silent Hill, радостные, уверенные в своих удаче и безнаказанности. Архангельск, 19 часов дороги. Круг по городу под Тома Уэйтса, поворот направо, 150 километров в сторону моря по гребенке, бездорожью и утрамбованным бетонным плитам, через заросли, по глухой трассе Нефтебаза — Ижма где-то на краю планеты. Звериный оскал идиотизма завел нас в Лапоминку и чуть не оставил машину без днища. Мы въехали в деревню и примолкли.
Знаете, что такое Лапоминка? Это Поминки по-испански.
Ехать летом на север легко — день не заканчивается несколько месяцев, и с каждым километром ночь отступает все дальше. Шеговары, деревня Березники, в которой не осталось никого, кроме строителей, Усть-Ваенга, Хетово, Емецк, Брин-Наволок. Мы ворвались в Адский треугольник на закате, под музыку из Silent Hill, радостные, уверенные в своих удаче и безнаказанности. Архангельск, 19 часов дороги. Круг по городу под Тома Уэйтса, поворот направо, 150 километров в сторону моря по гребенке, бездорожью и утрамбованным бетонным плитам, через заросли, по глухой трассе Нефтебаза — Ижма где-то на краю планеты. Звериный оскал идиотизма завел нас в Лапоминку и чуть не оставил машину без днища. Мы въехали в деревню и примолкли.
Знаете, что такое Лапоминка? Это Поминки по-испански.
Каждый фильм ужасов начинается так — команда идиот-путников, от усталости похожих на дремучих орков, внезапно застревает в какой-то невообразимой глуши. Пустые улочки, вот стоит домик, где можно спросить помощи, и вот появляется добрый мужчина с бензопилой, и он очень рад тебя видеть.
— Где море? Навигатор показывает, что здесь должно быть море, — отупело уставился Ярош в приборную панель. — Где море? — но машина молчит.
Из пустоты навстречу выезжает джип. Ярош открывает окно и спрашивает: «Но где же море?». Тонированное стекло медленно опускается, и два обветренных широких лица с пустыми глазами холодно отрезают:
— Моря здесь нет.
Дорога прочь тянулась бесконечно. Мы пытались найти место для палатки, чтобы устроить ночлег, но каждый раз натыкались на хтонические дыры в реальности. В четвертом часу утра на берегу речки Лодьмы мы встретили брусья, завернутые в полиэтилен, как Лора Палмер. На противоположном берегу вокруг Приоры, из открытого багажника которой играла музыка, в шабашеском танце носились люди. Лесневский, вооружившись пистолетом, пошел проверить, не тело ли это.
— Где море? Навигатор показывает, что здесь должно быть море, — отупело уставился Ярош в приборную панель. — Где море? — но машина молчит.
Из пустоты навстречу выезжает джип. Ярош открывает окно и спрашивает: «Но где же море?». Тонированное стекло медленно опускается, и два обветренных широких лица с пустыми глазами холодно отрезают:
— Моря здесь нет.
Дорога прочь тянулась бесконечно. Мы пытались найти место для палатки, чтобы устроить ночлег, но каждый раз натыкались на хтонические дыры в реальности. В четвертом часу утра на берегу речки Лодьмы мы встретили брусья, завернутые в полиэтилен, как Лора Палмер. На противоположном берегу вокруг Приоры, из открытого багажника которой играла музыка, в шабашеском танце носились люди. Лесневский, вооружившись пистолетом, пошел проверить, не тело ли это.
Кемпинг? Тихий берег? Пустая опушка леса? Может быть, хотя бы гостиница? Аномалии никак не давали нам остановиться — ничего не оказывалось там, где оно должно было быть. Вместо кемпинга забор, на тихом берегу жгут костры, опушки леса похожи на грязевое месиво, гостиницы давно уже не существуют, а моря вовсе и не было никогда. Только топи и болота. Злые, обалдевшие, уставшие, под Тома Уэйтса мы вернулись в Архангельск и, когда перед нами выросла разбомбленная многоэтажка в граффити, которую навигатор настойчиво называл гостиницей, лишь глухо рассмеялись. Угрюмый отель «Беломорский», пять утра, сонный ресепшн заселяет плотного мужчину с потной улыбкой и искрящим костюмом и проститутку на подкашивающихся ногах.
Белое море мы нашли только на следующее утро, после непродолжительного сна, в городе Северодвинск, одной из основ Треугольника. И хоть мы были рады морю, которое мы так долго искали, мы понимали, что это только начало нашего пути.
Белое море мы нашли только на следующее утро, после непродолжительного сна, в городе Северодвинск, одной из основ Треугольника. И хоть мы были рады морю, которое мы так долго искали, мы понимали, что это только начало нашего пути.
Доисторические народы Канзапельды, Хаялы, Фехтальмы, Пертемы, Кялованы, Филявы и Ковкулы оставили нам в наследство дорогу Савинский — Ярнема — Онега. Дорогу, которой не было, нет и не будет. Дорога из ниоткуда в никуда. Мы знали: мы оказались здесь не вовремя, вне времени.
Две одинокие встречные машины, четыре или пять вымерших населенных пункта, бесконечный коридор глухого леса, 220 километров скучно-желтого грунта под колесами, тоскливый скрип подвески Батенька-мобиля. Казалось, что это никогда не закончится — Адский Треугольник затянул нас в свой лабиринт и не собирался отпускать. Ну и пусть. Мы были к этому готовы. Мы просто приняли новую реальность и перестали ждать. Перестали надеяться найти здесь какое-то рациональное зерно, увидеть НЛО или обнаружить эпицентр аномалии, хотя знали, что он должен быть.
Эта дорога определенно имела смысл во времена расцвета первых людей, селившихся вдоль Мудьюги, Онеги, Кодины, на Воймозере, Унозере, Сямгозере. Эти люди добывали лес, выращивали скот, возделывали суровую холодную сырую землю Адского треугольника, принуждая ее плодоносить, давали ей названия. Канзапельда, Хаяла, Фехтальма, Пертема, Кялована, Филява, Ковкула. Но сегодня даже у дороги до проклятой Лапоминки больше предназначения: по ней ежедневно проезжают десятки груженных лесом и топливом машин. Дорога Онега — Ярнема — Савинский никуда и ни к чему не ведет.
Две одинокие встречные машины, четыре или пять вымерших населенных пункта, бесконечный коридор глухого леса, 220 километров скучно-желтого грунта под колесами, тоскливый скрип подвески Батенька-мобиля. Казалось, что это никогда не закончится — Адский Треугольник затянул нас в свой лабиринт и не собирался отпускать. Ну и пусть. Мы были к этому готовы. Мы просто приняли новую реальность и перестали ждать. Перестали надеяться найти здесь какое-то рациональное зерно, увидеть НЛО или обнаружить эпицентр аномалии, хотя знали, что он должен быть.
Эта дорога определенно имела смысл во времена расцвета первых людей, селившихся вдоль Мудьюги, Онеги, Кодины, на Воймозере, Унозере, Сямгозере. Эти люди добывали лес, выращивали скот, возделывали суровую холодную сырую землю Адского треугольника, принуждая ее плодоносить, давали ей названия. Канзапельда, Хаяла, Фехтальма, Пертема, Кялована, Филява, Ковкула. Но сегодня даже у дороги до проклятой Лапоминки больше предназначения: по ней ежедневно проезжают десятки груженных лесом и топливом машин. Дорога Онега — Ярнема — Савинский никуда и ни к чему не ведет.
Стены из глухо скрученных между собой стволов деревьев сменяются широкими равнинами с реками. Заброшенный музей деревянного зодчества и его экспонаты — почерневшие и свернутые в три погибели срубы. С резьбой на окнах, со ставнями, крыльцом и собакой. Мы видели корову, возможно, у нее есть хозяин. Едем только прямо, но кажется, что стоим на месте: ровная фиолетовая полоса, разделяющая поровну экран навигатора, никуда не спешит. Все дальше вглубь Треугольника.
Хранитель Адского Треугольника в одних шортах выходит за заросший цветами из пластиковых бутылок забор и нежно потряхивает борт своей машины-амфибии
Дома ушли под землю, рассыпались от влаги, ветров и морозов. Грунтовка то тут, то там полностью размыта талыми водами и дождями, бревенчатые мосты через ручьи и речушки расшатались и вот-вот норовят обвалиться. И вдоль дороги расставлены новые дорожные знаки. Зачем?
Кто еще может ездить по этой дороге? Может быть, дачник, решивший сократить путь от побережья Белого моря до трассы Р-1? Может быть, родственник кого-то, кто еще живет в этих диких землях? Но дачник однажды поймет, что он не сильно удлинит путь, если поедет через Северодвинск — Онегу, но зато сохранит подвеску, зубы, время, жизнь. Родственнику однажды станет некого навещать.
Через несколько лет эту грунтовку начнет побеждать лес, болота окончательно поглотят дома, а за ними и целые поселки. Природа Адского Треугольника сурова, и первые люди знали, как с ней бороться. Но больше эти знания никому не нужны, их никто не записал и не передал устно. Здесь нет нужды бояться Апокалипсиса.
Здесь он уже давно произошел.
Кто еще может ездить по этой дороге? Может быть, дачник, решивший сократить путь от побережья Белого моря до трассы Р-1? Может быть, родственник кого-то, кто еще живет в этих диких землях? Но дачник однажды поймет, что он не сильно удлинит путь, если поедет через Северодвинск — Онегу, но зато сохранит подвеску, зубы, время, жизнь. Родственнику однажды станет некого навещать.
Через несколько лет эту грунтовку начнет побеждать лес, болота окончательно поглотят дома, а за ними и целые поселки. Природа Адского Треугольника сурова, и первые люди знали, как с ней бороться. Но больше эти знания никому не нужны, их никто не записал и не передал устно. Здесь нет нужды бояться Апокалипсиса.
Здесь он уже давно произошел.
Поселок «Строитель» находится в двадцати километрах от Онеги, рядом с тем местом, где речка Тамица втекает в море. С одной стороны поселок зажат тихой трассой и беспечным лесом, а с другой — тревожным берегом Белого моря, уходящего вдаль литоралью. Мы никогда не планировали попасть в поселок «Строитель» и именно поэтому мы туда попали. Мы пытались выбраться к живописному озеру или нетронутой чаще, но каждый раз натыкались на перекопанные опушки, перекрытые озера и пустые монструозные туристические базы даже в самом нетронутом уголке, пока наконец не очутились в «Строителе». Хранитель Адского Треугольника в одних шортах выходит за заросший цветами из пластиковых бутылок забор и нежно потряхивает борт своей машины-амфибии. Хранителя Адского Треугольника зовут Борис, он лыс, улыбчив, ему скоро 66 лет и он постукивает по колесу амфибии. Лупоглазая, с защитным окошком, мятно-белая, с брутальными приспущенными колесами, сшитыми из двух слоев шины. «Старушка», — нежно приговаривает Хранитель.
Борис три года строил старушку собственными руками лет двадцать назад. Детали приходилось долго искать, иногда конструировать из чего попало, иногда и утащить откуда-нибудь, если долго лежало без дела. Остов сделан из жесткого дюраля, заржавевшие от времени диски сварены Борисом, колеса обтянуты дополнительным слоем резины с редкими шипами. Борис называет этот слой бандажом, и эти шипы надо срезать: он только-только наложил новый бандаж, штыри остались, завтра съездит в город и болгаркой все лишнее отрежет. Да, три года собирал Борис свою «Чайку», красавицу. «Больше-то, — говорит Борис, поглаживая амфибию, — такого никто не делает — сегодня любой может пойти и купить себе караката». Квадроцикл, то есть.
Когда Хранитель садится на «Чайку» и заводит ее, бензиновая амфибия закряхтит как мотороллер, и Борис едет на Белое море — сворачивает у своего забора, спускается вниз по песку метров пять, и вот оно — Море. Тишина стоит оглушительная. Соседский пегий пес бежит краем моря. На песочном пляже дети играют в костер, песочные замки и деревянную корягу. Летом иногда можно плавать, осенью намывает пески, зимой море застывает, сковывается льдом, в декабре уходят последние корабли с древесиной и потом — сплошная бескрайняя зима. Бесконечная белая ночь сменяется темнотой, и солнце светит всего четыре часа в день. Но Хранителя Адского треугольника это не пугает — бывает ведь и суровее: его дочка живет в Мурманской области в городке Североморск на незамерзающем Кольском заливе Баренцева моря, там свет в домах горит круглые сутки. А здесь-то что, какие сложности? Как-то живем, изумрудное северное сияние иногда видим.
Когда Хранитель садится на «Чайку» и заводит ее, бензиновая амфибия закряхтит как мотороллер, и Борис едет на Белое море — сворачивает у своего забора, спускается вниз по песку метров пять, и вот оно — Море. Тишина стоит оглушительная. Соседский пегий пес бежит краем моря. На песочном пляже дети играют в костер, песочные замки и деревянную корягу. Летом иногда можно плавать, осенью намывает пески, зимой море застывает, сковывается льдом, в декабре уходят последние корабли с древесиной и потом — сплошная бескрайняя зима. Бесконечная белая ночь сменяется темнотой, и солнце светит всего четыре часа в день. Но Хранителя Адского треугольника это не пугает — бывает ведь и суровее: его дочка живет в Мурманской области в городке Североморск на незамерзающем Кольском заливе Баренцева моря, там свет в домах горит круглые сутки. А здесь-то что, какие сложности? Как-то живем, изумрудное северное сияние иногда видим.
Ребристое морское дно расходится застывшими во времени песочными волнами. Песок мокрый, но не влажный, словно цемент, из которого никак ничего не слепят
На своей кряхтящей амфибии Борис разгоняется километров до 30 – 40, едет подальше по берегу, доезжает до речки, забрасывает удочку и ловит. Клюет хорошо, и даже корюшка бывает, правда, летом, в основном мальки, то ли дело осенью. Были времена, когда Борис не вдоль берега ездил, а ходил по морю — на военных и торговых кораблях. Возил древесину, заходил в Нидерланды, Данию, Великобританию. Он до сих пор помнит, как увидел в Нидерландах, что люди живут хорошо — дома из кирпича, двухэтажные, с садиком. Но и тут тоже хорошо — живем как-то. Еще в голландском портовом городе Заандам он посетил музей Петра Первого — видел малюсенькую деревянную косую хибару и кровать в шкафу, в которой спал император. Молодой Петр уехал в Европу учиться корабельному ремеслу, мечтал о море и спал в крохотном шкафу, такие тогда были кровати. И вот смотрел Хранитель на эту кровать со створками и думал — как же, интересно, император туда вообще влез? Большой ведь детина был.
На груди у Бориса длинный неровный шрам от старой операции на сердце. Про шрам он шутит — врач был молодой, им же надо на ком-то учиться, верно? Зато дышишь. И ездишь на амфибии. Проедешься так по кромке моря, свернешь с пляжа, с края света, а вот уже и дом. А там жена — она, прямо как муж, любит сооружать что-нибудь из подручных средств. Вот и смешные хрюшки из заполненных песком баклажек. Ослик из бутылок, без глаз, печальный, но с волосами. В саду растут кактусы из пластика. На заборе цветут и сверкают на солнце лепестки из горлышек бутылок.
Борис из забытого поселка «Строитель» на Севере России никогда прежде не слышал про Адский Треугольник. И НЛО здесь не видел — только ракеты, уносящиеся в пустоту с космодрома Плесецк. Борис знает: когда от ракеты на небе не останется даже следа, над Белым море обязательно испортится погода. Или, может быть, Хранитель делает вид, что никогда не слышал про Треугольник. Но мы точно знаем, что это он — с шрамом в груди, ездит рыбачить и тихо живет на берегу в окружении искусственных цветов из бутылок. И посреди его сада величественно возвышается пластиковая пальма. Она блестит на летнем солнце, высокая, коричневый ствол переливается цветами бензинового пятна. Продолговатые кокосы из коричневых бутылей и яркие лохматые зеленые листья. Прям как настоящая.
А как иначе-то? — с хитрым прищуром говорит хранитель Севера. Всем хочется немного Африки, немного тепла.
На груди у Бориса длинный неровный шрам от старой операции на сердце. Про шрам он шутит — врач был молодой, им же надо на ком-то учиться, верно? Зато дышишь. И ездишь на амфибии. Проедешься так по кромке моря, свернешь с пляжа, с края света, а вот уже и дом. А там жена — она, прямо как муж, любит сооружать что-нибудь из подручных средств. Вот и смешные хрюшки из заполненных песком баклажек. Ослик из бутылок, без глаз, печальный, но с волосами. В саду растут кактусы из пластика. На заборе цветут и сверкают на солнце лепестки из горлышек бутылок.
Борис из забытого поселка «Строитель» на Севере России никогда прежде не слышал про Адский Треугольник. И НЛО здесь не видел — только ракеты, уносящиеся в пустоту с космодрома Плесецк. Борис знает: когда от ракеты на небе не останется даже следа, над Белым море обязательно испортится погода. Или, может быть, Хранитель делает вид, что никогда не слышал про Треугольник. Но мы точно знаем, что это он — с шрамом в груди, ездит рыбачить и тихо живет на берегу в окружении искусственных цветов из бутылок. И посреди его сада величественно возвышается пластиковая пальма. Она блестит на летнем солнце, высокая, коричневый ствол переливается цветами бензинового пятна. Продолговатые кокосы из коричневых бутылей и яркие лохматые зеленые листья. Прям как настоящая.
А как иначе-то? — с хитрым прищуром говорит хранитель Севера. Всем хочется немного Африки, немного тепла.
Литораль обнажается, когда Белое море уходит от берегов. Ребристое морское дно расходится застывшими во времени песочными волнами. Песок мокрый, но не влажный, словно цемент, из которого никак ничего не слепят. Где-то вдалеке искрящаяся морская гладь срастается с рассветом, который никак не начнется или не закончится — кто его уже разберет.
В чем был смысл этой странной, стремительной и необъяснимой поездки в пучину мест, названных кем-то аномальной зоной? В том, что в белые ночи ничего не увидеть с помощью прибора ночного видения? В том, чтобы после трех суток поисков наконец взобраться на прибрежный холм на мысе Пильемский? Может быть, во встречах на самом краю света? В том, что теперь у Хранителя во дворе развевается флаг с лицом Теодора Глаголева, пропавшего из памяти людей путешественника, орнитолога и апокалиптолога?
Ну а может быть, смысл был в том, что даже здесь, на Севере, в этом невероятном краю, где небо высокое и луна зависла рядом с солнцем, а камни растут из воды, словно горбы доисторических китов, может расти пальма. Черт его знает.
Это же Адский Треугольник, здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
В чем был смысл этой странной, стремительной и необъяснимой поездки в пучину мест, названных кем-то аномальной зоной? В том, что в белые ночи ничего не увидеть с помощью прибора ночного видения? В том, чтобы после трех суток поисков наконец взобраться на прибрежный холм на мысе Пильемский? Может быть, во встречах на самом краю света? В том, что теперь у Хранителя во дворе развевается флаг с лицом Теодора Глаголева, пропавшего из памяти людей путешественника, орнитолога и апокалиптолога?
Ну а может быть, смысл был в том, что даже здесь, на Севере, в этом невероятном краю, где небо высокое и луна зависла рядом с солнцем, а камни растут из воды, словно горбы доисторических китов, может расти пальма. Черт его знает.
Это же Адский Треугольник, здесь ни в чем нельзя быть уверенным.
